«Ладно, — думаю, — поищи. Покручу, пока электрик придет. Еще неизвестно, кто из нас «заработает на часики», ты или я…»

Несколько позже я понял, что пеструю Катю недооценил. Оказалась она такой язвой — почище Великого Инквизитора средних веков, того самого, что из живых людей жилы тянул. И все потому, что я, вместо того чтобы по сторонам смотреть и соображать, что к чему, весь был поглощен главной мыслью: как относится к моему появлению на стройплощадке Ляля.

А она никак не относилась, и я с унынием отметил про себя, что, кажется, мы с ней поссорились всерьез.

И тут снова сдержанный смех донесся до моего слуха. Я оглянулся и только теперь понял, почему всем так весело.

В тот день, когда прибыл в Костаново студенческий стройотряд, на высоковольтный столб с черепом и костями какой-то остряк прицепил надпись: «Веселый Роджерс тоже пренебрегал техникой безопасности». Сейчас же, вместо этого полезного напоминания, под черепом с костями, после того как у столба побывала пестрая Катя, красовалась надпись: «Он тоже был когда-то влюблен в Лялю Кулик».

Меня всенародно разоблачали, садистски издевались, потешались над моими чувствами! Эти безжалостные нахалки откровенно хохотали, перебрасываясь шуточками, а я должен был все это терпеть! Я уж хотел плюнуть на все и уйти, но тут меня осенило: «А ведь именно этого и добиваются эти зловредные создания в заляпанных известкой комбинезонах: они хотят рассорить меня с Лялей, добиться, чтобы я ушел, нажаловался командиру отряда, чтобы потом всенародно поносить меня, как склочника, или утешать и соболезновать: «Ляля, мол, плохая, не ценит тебя, а мы — хорошие..» Это или из зависти, или чтобы проверить мои чувства.

Разгадав замысел моих мучительниц, я тут же решил, что умру на месте, но никуда не уйду. Приняв такое решение, я еще с полчаса крутил проклятую бетономешалку.

Девчонки посмеивались чему-то наверху, потом им стало неинтересно дразнить меня, и они, продолжая работать, постепенно отвлеклись другими темами, а ближе к обеду, утомившись, и совсем примолкли.

Пропотев от загривка до пяток, так и не дождавшись электрика, я решил сам посмотреть, что же там с рубильником и предохранителем на столбе? Не могу ли я сам починить это хозяйство?

Взрыв хохота заставил меня вздрогнуть. Оказывается, электромотор и не думал портиться: рубильник был просто отключен. Катерина так хитро его вырубила из клемм, что он вроде бы оставался в рабочем положении ручкой вниз, а на самом деле ножами контактов не касался. Я молча включил рубильник, и снова завертелась, заскрежетала бетономешалка. Подосадовав, что не догадался сделать это раньше, я с независимым видом отправился за очередной порцией песка и цемента.

Снова с лесов посыпались реплики:

— Боря, ты зачем ее включил?

— Так хорошо, так тихо было!

— Из тебя вышел бы отличный шарманщик!

Но я торжествовал: хоть и с опозданием, а все-таки раскусил, что меня просто разыграли и заставили вручную крутить бетономешалку только за мои чувства к Ляле.

Но торжествовать мне пришлось недолго. На этот раз уже по-настоящему отказал подъемник. Мне пришлось нацепить на себя «козу» и еще с двумя такими же, как я, повышенной прочности парнями, присланными Юрой-прорабом, таскать по сходням на второй этаж кирпичи да еще и выслушивать обидные окрики:

— А ну, пошевеливайся!

— Ишь разленились!

— Животы отращивают!

— Надо бригадиру сказать!..

Я не роптал. И ради того, чтобы видеть Лялю и помириться с ней, готов был таскать кирпичи хоть целую вечность. Но как ни старался честным трудом заслужить хотя бы молчаливое одобрение Ляли, ничего у меня не получалось: по-прежнему в мою сторону Ляля даже не смотрела. Для нее я больше не существовал.

И все же один раз Лялька на меня взглянула. Больше того, даже слабо вскрикнула. Это когда я оступился и чуть было не загремел со сходен с кладкой кирпича на «козе» за спиной.

Увидев, что все кончилось благополучно, она тут же отвернулась, продолжая ляпать на стену сверху раствор, выкладывать очередной ряд кирпича.

С горя я представил себя под грудами обломков израненным и несчастным, нет, лучше — умирающим. Надо мной склонилась Ляля, и только тут она поняла, какого прекрасного человека потеряла… «О чем это они там переговаривались с Катериной?»

В это время Катя спустилась вниз, чтобы помочь накладывать нам кирпич, я набрался смелости и спросил, о чем там у них был разговор?

— Ляля сказала, — закричала она как глухому: «С этим растяпой всегда что-нибудь случается…»

— Это не она, а ты сказала, — обозлившись, парировал я.

— Очень-то мне надо! Мне-то ты зачем, когда и настоящих парней хватает!

— А я, по-твоему, не настоящий?

— Перед Лялькой стелешься, хоть ноги о тебя вытирай, а сам часы и то не можешь ей купить.

«Дались ей эти часы! Видно, как из пушки, надо их продать, только о часах и разговор…»

— Получу деньги и куплю, — ответил я, а сам готов был провалиться сквозь землю, сгореть со стыда, ударить Катерину. Но не сгорел, а лишь ретировался за угол школы, чтобы там переживать свой позор.

И вдруг, когда я совсем уж не ожидал ниоткуда никакой поддержки, до слуха моего донесся чей-то нежный голосок, проговоривший с тайным вздохом сокровенные слова:

— А я, девочки, наверное, полжизни отдала бы, чтоб и меня кто-нибудь так сильно полюбил, как Боря Лялю.

Я выглянул из-за угла и понял, что эти добрые слова сказала девчушка-малышка, в которой наверняка никто и не подозревал таких глубоких мыслей, да еще и про любовь. Как же ее зовут? Люся или Муся? И личико славное, серьезное, большеглазое… Хм… Пройдешь, дурак, мимо и не заметишь… Не зря же вон другие девчонки набросились на эту Люсю-Мусю, как земноводные рептилии на стрекозу… А что же Лялька? Как она отнеслась к этому крику души? А никак. Она продолжала работать, одним взмахом мастерка выравнивая «постель» из раствора, другим — укладывая на место очередной кирпич.

Впервые мне почему-то стало жаль Ляльку. Она мне показалась такой задумчивой, как будто у нее было большое, настоящее горе. Неожиданно я почувствовал, что передо мной взрослый человек, со взрослыми заботами, а я — вислоухий щенок.

Выручил меня прораб Юра, который уже починил подъемник, и я уже обычным способом, без геройства и самопожертвования стал подавать с помощью механизмов кирпич на леса. Вскоре мне удалось накопить достаточный запас его, и я решил немного передохнуть.

Оглянувшись, я увидел остановившегося у ворот больницы Клавдия Федоровича, который покуривал сигарету, вставив ее в мундштук, посмеивался и покачивал головой, глядя в мою сторону, и даже вытирал слезы тыльной стороной руки.

Я взъерошился и пошел выяснять к Клавдию Федоровичу, почему это ему так смешно? Едва подошел, Клавдий Федорович заговорил сам:

— Ну, парень, не скрою, доставил ты мне удовольствие. Уже минут пятнадцать наблюдаю, какие кандибоберы над тобой девки выстраивают.

— А я, Клавдий Федорович, не знаю такое слово «кандибоберы», — собираясь с ним поругаться, возразил я.

— Ну-ну, не ершись: правду говорю. Стоял и думал, неужели и я в молодости был таким же круглым дураком?

— Клавдий Федорович, ваш возраст еще не дает вам право меня дураком обзывать.

— Круглым… — уточнил Клавдий Федорович. — Я-то тебя по-хорошему обзываю. Раз ты с этим народом — круглый дурак, значит, не испорченный еще, а это хорошо.

— Ну знаете ли! — начал было я, но старый фельдшер не дал мне договорить.

— Господи! — с чувством воскликнул он. — Какие только глупости мы не делаем ради этого крапивного семени! А из-за чего? Тьфу!..

Мне было обидно за «дурака», но в то же время интересно послушать, что Клавдий Федорович скажет об отношениях между мужчинами и женщинами. Об этом ведь ни один книжный магазин учебники не продает: все там только по математике и физике, да еще с прицелом на двухтысячный год. Потому-то я дипломатично промолчал, дожидаясь, когда Клавдий Федорович сам перейдет к практическим советам.